В наружности Иосафа Висленева не было ни малейшего сходства с сестрой: он был блондин с голубыми глазами и очень маленьким носом. Лицо его нельзя было назвать некрасивым и неприятным, оно было открыто и даже довольно весело, но на нем постоянно блуждала неуловимая
тень тревоги и печали.
Неточные совпадения
Она опомнилась, но снова
Закрыла очи — и ни слова
Не говорит. Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить…
Напрасно. Целые два дня,
То молча плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как
тень,
Не зная сна. На третий день
Ее светлица опустела.
Райский подождал в
тени забора, пока тот перескочил совсем. Он колебался, на что ему решиться, потому что не знал, вор ли это или обожатель Ульяны Андреевны, какой-нибудь m-r Шарль, — и потому боялся поднять
тревогу.
Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную
тревогу, третьих беспокоила легкая
тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую
тревогу.
Это было странное, едва уловимое предчувствие
тревоги; оно не колебало покоя души, а только касалось его легко, как
тень.
Фома почувствовал
тревогу в этом совете, она огорчила праздник его сердца, но в заботах о деле и в ласках Пелагеи эта
тень скоро растаяла.
Она опустилась с презрением и
тревогой, холодно двинув бровью. Томсон, прикрыв лицо рукой, сидел, катая хлебный шарик. Я все время стоял. Стояли также Дюрок, Эстамп, капитан и многие из гостей. На праздник, как на луг, легла
тень. Началось движение, некоторые вышли из-за стола, став ближе к нам.
— А
тревоги,
тенью, за ними…
Бог один есть свет без
тени,
Нераздельно в нем слита
Совокупность всех явлений,
Всех сияний полнота;
Но, струящаясь от бога,
Сила борется со тьмой;
В нем могущества покой —
Вкруг него времен
тревога!
Да, все это очень красиво и… как это говорится? — дышит любовью. Конечно, хорошо бы рядом с Марией идти по голубому песку этой дорожки и ступать на свои
тени. Но мне тревожно, и моя
тревога шире, чем любовь. Стараясь шагать легко, я брожу по всей комнате, тихо припадаю к стенам, замираю в углах и все слушаю что-то. Что-то далекое, что за тысячи километров отсюда. Или оно только в моей памяти, то, что я хочу услыхать? И тысячи километров — это тысячи лет моей жизни?
Срезанные под корень молодые березки, с свернувшимися листьями, серыми рядами тянулись по деревне; печаль и непонятная
тревога была в этом бесцельном шествии молоденьких серых деревьев, молчаливо погибавших от жажды и огня и не дававших
тени, как призраки.